Клавесин Марии-Антуанетты - Страница 53

– Не… не надо больше… – простонала девушка, едва державшаяся на ногах. – Если бы я что-то знала… хоть что-то… я обязательно сказала бы вам… не надо убивать меня!.. пожалуйста! Я не тот человек, который вам нужен!..

– Опять?! – выкрикнул Филин. – Ну, ты крепкий орешек, но и я не слабак! Если ты думаешь, что я сдамся… не на того напала!

И он, не дав пианистке отдышаться, снова окунул ее лицом в воду.

На этот раз она почти не сопротивлялась, почти не пыталась вырваться. Видимо, ее силы, а главное – воля к сопротивлению уже подошли к концу. Ее руки и ноги только дрожали крупной дрожью. Не прошло и минуты, как по телу несчастной девушки пробежала судорога, и она бессильно обвисла, не подавая больше никаких признаков жизни.

– Ты что – хочешь меня обмануть? – прошипел Филин. – Хочешь, чтобы я поверил, будто ты померла? Не на того напала!

Однако девушка не шевелилась, и он всерьез забеспокоился.

Вытащив ее голову из воды, он повернул безвольно обвисшую жертву к себе лицом.

Ее глаза были широко открыты, они были полны предсмертной муки, боли и недоумения.

Филин несколько раз ударил ее по щекам, пытаясь привести в чувство, попробовал сделать искусственное дыхание.

Все было напрасно. Пианистка была мертва.

Это действительно был прокол.

Филин представил, что скажет ему таинственная заказчица, вообразил, как она будет глядеть на него своими черными немигающими глазами, и его невольно передернуло.

Она скажет, что он оборвал последнюю ниточку, ведущую к цели. И будет права.

Неужели он потерял свое профессиональное мастерство? Неужели ему пора отойти от дел и отправиться на покой?

Нет, люди его редкой профессии отправляются на покой не так, как врачи или адвокаты, бизнесмены или строители. Люди его профессии не выходят на пенсию, чтобы разводить розы на даче или любоваться закатом из окон собственной виллы. В лучшем случае они отправляются на покой в приличном гробу, на катафалке, за которым вместо друзей и родственников идет менеджер похоронного бюро, в худшем же – в дерюжном мешке, с десятком кирпичей для тяжести, они погружаются в черную осеннюю воду или без всякого гроба их закапывают в сырую глинистую землю на пригородном пустыре.

Нет, нельзя опускаться до таких мрачных мыслей, это испортит деловой настрой и окончательно лишит его профессиональной невозмутимости.

Сейчас нужно обставить смерть пианистки так, чтобы она выглядела естественной.

Он перенес девушку в гостиную, положил ее на диван, поправил сбившийся халат.

Отступил на шаг и придирчиво ее оглядел.

Нет, плохо, очень плохо! На ее лице отпечатался ужас и предсмертные страдания, на шее – синяки.

Он пальцами опустил веки мертвой пианистки, распустил волосы, разложил их по плечам и груди так, чтобы прикрыть прядями синяки. Теперь девушка выглядела немного приличнее, хотя наблюдательный милиционер заметит явные следы борьбы.

Но наблюдательные милиционеры попадаются нечасто. Такой вывод Филин сделал за долгие годы своей карьеры.

Он еще раз оглядел квартиру, торопливо устранил следы своего в ней пребывания, расставил по местам опрокинутые стулья, протер дверные ручки и прочие места, где могли остаться отпечатки пальцев, и наконец покинул квартиру, предварительно выглянув в «глазок» и убедившись, что на лестнице никого нет.

На Енотаевской улице, расположенной возле железнодорожной станции Удельная, на доме под номером восемь не висело никакой вывески. Да что там, и номера-то никакого не было. Помогла старушка, возвращающаяся из магазина, – дескать, точно, дом восемь, он самый. Домик был маленький, двухэтажный, с одним подъездом, его называли репарационным – такие дома, целые их кварталы, строили после войны пленные немцы.

Один из молодых людей покрутился рядом с ним – дом как дом, подъезд не запирается, вывески никакой нету, однако через окно первого этажа виден чей-то офис. Скорее всего, этот самый «Северный ветер» и есть.

– Пойду-ка я туда одна, – решила Ленская, – вы пока тут посидите, понаблюдайте, в случае чего я в окно платочком махну, если ваша помощь понадобится, – и она показала подчиненным клетчатый мужской носовой платок, который сегодня оказался очень кстати: пятка прошла, та же соседка посоветовала мазать ее три раза в день обычным йодом, зато вдруг, ни с того ни с сего, у майора разыгрался аллергический насморк.

Офис был маленький, располагался он в обыкновенной квартире. За неказистой железной дверью был обшарпанный коридор, когда-то давно оклеенный дешевыми бумажными обоями в розовый цветочек. Теперь обои выцвели, и линолеум на полу проносился до дыр. Коридор был пуст – ни стула, ни тумбочки, ни таблички, только дверь в конце. Ленская без колебаний отворила ее и оказалась в типичном офисе средней руки – стены покрыты серыми пластиковыми панелями, галогеновые светильники, встроенные в потолок, пластиковая мебель. Сперва ей показалось, что комната пуста, но потом из-за стола послышалось кряхтенье, и на свет выполз маленький человечек в пыльном джемпере и с давно не бритой физиономией.

– Слушаю вас, – он улыбнулся криво, одним углом рта, и посмотрел на Ленскую хитрыми темными глазами.

Майору Ленской понадобилось бросить всего один взгляд на этого типа, чтобы понять, что перед ней – полный и законченный прохиндей. О таких говорят – без мыла куда угодно влезет и кого угодно обведет вокруг пальца.

– Хм… – кашлянула Ленская, – мне вообще-то Арсения…

– Арсений Георгиевич, к вашим услугам, – человечек подобрался на стуле и сделал приятное выражение лица. То есть только попытался сделать. У него не получилось – глаза стреляли по сторонам, выискивая, где что плохо лежит, руки находились в беспрерывном движении – то теребили обтрепанный рукав джемпера, то катали по столу ручку, то просто барабанили по столу.